шейте сами -- 3

Это все Окончание, начало тут , середина тут .

Второй день у меня в голове кружат разрезанные напополам цельнокроенные купальники, маечки, ушитые в боках и разрисованные тушью, обрезанные до состояния курток или юбок пальто и прочие непристойности времен застоя. Застой, конечно, тут не главный, на моих рукодельных потугах больше сказывалась фамильная аскеза -- не от жадности, не от бедности, не от идейности, даже не знаю, отчего. Сказать "мама, пожалуйста, купи" или "папа, дай, пожалуйста, денег на колготки" было невозможно, даже неприлично -- но одеваться-то хотелось, и покупать вещи тоже иногда приходилось. Хорошо, если мама догадывалась, что "вон то пальто" абсолютно необходимо, потому что дочка выросла из демисезончика пятилетней давности. Чаще -- не догадывалась, а я молчала. Вот и приходилось извращаться с домашними запасами тряпья и даже обуви.

В четырнадцать я вожделела сапоги на "манной каше". Они мне даже снились -- коричневенькие, с завязочками сверху, с чуть желтоватой, необыкновенной изящности подошвой. С сапогами у меня вообще были отношения -- у них было голенище, даже голенищище, а у меня -- тощие ноги. И голенищщще болталось вокруг ноги совершенно непристойно, вернее, нога непристойно болталась в голенищщще, напоминая одновременно говно в проруби и палец в жопе. Ну, я так про свои ноги представляла, хотя стоило бы все эти фантазии отнести на счет отечественной обувной промышленности. И вот однажды, летом, между седьмым и восьмым классами я нашла, где можно обрести сапоги моей мечты.

Нет, этот путь не был легким. В районе Чистых прудов (не ближний свет, да) была переплетная мастерская. Я не ошибаюсь, именно переплетная. Туда-то, в приступе хозяйственности, я тем летом повезла вырезки из журналов, горами лежавшие по всем поверхностям в квартире (постфактум дома меня отругали за то, что цвет переплета не тот -- но бумвинил нужной фактуры и бордовенького колера к тому моменту уже был снят с производства). А по соседству с переплетчиками находилась обувная мастерская, в пыльной витрине которой красовались они, идеальные сапоги, а рядом с ними -- бумажка, написанная от руки: "Замена подошвы". И что, спросила я, вот прямо так принести сапоги, и вы замените подошву на манку? Да, сказал мастер, несите, пять рублей за пару.

За те два часа, что я возвращалась домой, лезла на антресоли, выкапывала оттуда две пары старых маминых сапог на отстойном каблуке образца семидесятых, тихо радуясь, что все на работе и некому отобрать у меня ношеные опорки, выгребала все деньги из своей заначки и ехала обратно -- чего я только не передумала! Мне казалось, что мастерская исчезнет, исчезнут Чистые пруды, станция метро Кировская и весь метрополитен вообще. Обошлось. Сапоги взяли, осмотрели, чуть не понюхали (да пылью, пылью, десять лет на антресолях) и предложили заодно ушить голенище (я удивилась, да, разве так можно? оказалось, голенища у сапог ушивают, во как). Я оставила астрономическую сумму -- двенадцать, что ли, рублей, взяла написанную неразборчивым почерком квитанцию и начала ждать.

Дождалась, помнится, к сентябрю. Сапоги, конечно, получились "не совсем" -- вместо ровной рифленой подошвы им досталась платформа с приподнятой пяткой (изначально-то они были на каблуке сантиметров в семь), а к верху они сужались чуть ли не вдвое (зато по ноге). С сапогами в обнимку я продолжила ждать, теперь уже снега. И, изящная, модная, грациозная, в конце ноября сделала в оттюнингованных сапогах по слякоти и снегу первые шаги.

Они же и последние. Нет, ничего не отвалилось и не отклеилось, подошва была приделана на совесть. Но в результате переделки колодка неуловимым образом изменилась так, что карьера Русалочки, всегда поминаемая в подобных случаях, представилась мне образцом холявы. Зато на мамину ногу эти сооружения сели прекрасно, и, будучи расшитыми в голенище обратно, обеспечили ее пусть немного нелепой, но удобной обувью на пару зим подряд. Что ж, справедливо, это же были ее сапоги.

Эпик фейл с зимними сапогами меня не остановил, а только раззадорил, однако я поняла, что даже в таком трудном начинании, как переделка обуви, полагаться можно только на себя. Я и положилась -- побочным результатом извлечения с антресолей маминых сапог была обнаруженная пара кожаных тапочек с бахромой и кисточками, больше всего похожих на современные балетки, но только без подошвы, вернее, с кожаной тоненькой подошвой -- изделие какого-то неопознаваемого народного промысла. Ха! нет крепостей, которые не смогли бы взять... и так далее: я пришила к ним подошву от папиных домашних тапок. И носила, да, даже в десятом классе, пока в районе больших пальцев не образовалось по паре небольших таких потертостей, плавно перешедших в баааальшие дырки.

Кстати, моя одноклассница проделала тот же самый финт с парой узбекских национальных сапожек -- ичиг (или ичигов?): кожаные сапоги-чулки без привычной нам подошвы продавались на Алайском базаре в Ташкенте чуть ли не на вес. Аборигены носили их с галошами, которые вагонами доставляли с затоваренных складов средней полосы. Москвичи пришивали резиновую подошву и щеголяли, не забывая, впрочем, обходить лужи.

Вообще все эти казенные вещи, что обувь, что верхняя одежда, всегда останавливали меня своей законченностью, завершенностью -- как в домашних условиях воспроизвести то, что делают на фабрике? Вот что пугало, но не совсем. Иначе как объяснить, что, потренировавшись на кошках на польтах и лифчиках, я взялась за кролика -- кроличью шубу, которую носила в шесть лет, и которая бережно не выкидывалась почти десятилетие, прежде чем я до нее добралась. Две папины вытертые кроличьи ушанки, одна шуба, широкая, но короткая, маникюрные ножницы и нитки номер десять -- вуаля, остромодный полушубок готов. Единственное, что мне помешало, это хорошая теоретическая подготовка: из литературы я знала, что "мездру следует резать с изнанки безопасным лезвием". Угу. Вот мездра, вот изнанка, а вот двадцать пальцев, отхряченных безопасным лезвием. Чтобы выкроить манжеты и новый воротник, я расчесывала пластины меха мокрой расческой на прямой пробор и стригла маникюрными ножницами. Зато все пальцы на месте.

Потом были блузочки с сеточкой, добытой из маек-сеток (их полагалось носить под платье, чтобы химчистить пореже, они были и детские, и женские, мужские немного отличались), куртки из пальто, шорты из джинсов, юбки из брюк, чего только не. Что характерно, эти нелепые вещи носились долго, годами -- кожзамовое пальто, добытое в "Детской одежде" на Арбате, жило в разных ипостасях лет десять, пока кожзам не покрылся кракелюрами, подобно картинам старых мастеров. А мама, приехав проведать второго внука, с удивлением обнаружила, что я, оказывается, зарезала и перешила в блузочку ее платье, и ее совсем не утешило, что экзекуция одежки состоялась больше десяти лет назад, когда я еще училась в школе. Ненаблюдательная она была, но запасливая.

Потом я освоила комиссионки -- у них, как правило, были стойки с одеждой стоимостью до десяти рублей. А потом пришел Его Величество Секонд. И это другая история.

шейте сами -- 3

Это все Окончание, начало тут , середина тут .

Второй день у меня в голове кружат разрезанные напополам цельнокроенные купальники, маечки, ушитые в боках и разрисованные тушью, обрезанные до состояния курток или юбок пальто и прочие непристойности времен застоя. Застой, конечно, тут не главный, на моих рукодельных потугах больше сказывалась фамильная аскеза -- не от жадности, не от бедности, не от идейности, даже не знаю, отчего. Сказать "мама, пожалуйста, купи" или "папа, дай, пожалуйста, денег на колготки" было невозможно, даже неприлично -- но одеваться-то хотелось, и покупать вещи тоже иногда приходилось. Хорошо, если мама догадывалась, что "вон то пальто" абсолютно необходимо, потому что дочка выросла из демисезончика пятилетней давности. Чаще -- не догадывалась, а я молчала. Вот и приходилось извращаться с домашними запасами тряпья и даже обуви.

В четырнадцать я вожделела сапоги на "манной каше". Они мне даже снились -- коричневенькие, с завязочками сверху, с чуть желтоватой, необыкновенной изящности подошвой. С сапогами у меня вообще были отношения -- у них было голенище, даже голенищище, а у меня -- тощие ноги. И голенищщще болталось вокруг ноги совершенно непристойно, вернее, нога непристойно болталась в голенищщще, напоминая одновременно говно в проруби и палец в жопе. Ну, я так про свои ноги представляла, хотя стоило бы все эти фантазии отнести на счет отечественной обувной промышленности. И вот однажды, летом, между седьмым и восьмым классами я нашла, где можно обрести сапоги моей мечты.

Нет, этот путь не был легким. В районе Чистых прудов (не ближний свет, да) была переплетная мастерская. Я не ошибаюсь, именно переплетная. Туда-то, в приступе хозяйственности, я тем летом повезла вырезки из журналов, горами лежавшие по всем поверхностям в квартире (постфактум дома меня отругали за то, что цвет переплета не тот -- но бумвинил нужной фактуры и бордовенького колера к тому моменту уже был снят с производства). А по соседству с переплетчиками находилась обувная мастерская, в пыльной витрине которой красовались они, идеальные сапоги, а рядом с ними -- бумажка, написанная от руки: "Замена подошвы". И что, спросила я, вот прямо так принести сапоги, и вы замените подошву на манку? Да, сказал мастер, несите, пять рублей за пару.

За те два часа, что я возвращалась домой, лезла на антресоли, выкапывала оттуда две пары старых маминых сапог на отстойном каблуке образца семидесятых, тихо радуясь, что все на работе и некому отобрать у меня ношеные опорки, выгребала все деньги из своей заначки и ехала обратно -- чего я только не передумала! Мне казалось, что мастерская исчезнет, исчезнут Чистые пруды, станция метро Кировская и весь метрополитен вообще. Обошлось. Сапоги взяли, осмотрели, чуть не понюхали (да пылью, пылью, десять лет на антресолях) и предложили заодно ушить голенище (я удивилась, да, разве так можно? оказалось, голенища у сапог ушивают, во как). Я оставила астрономическую сумму -- двенадцать, что ли, рублей, взяла написанную неразборчивым почерком квитанцию и начала ждать.

Дождалась, помнится, к сентябрю. Сапоги, конечно, получились "не совсем" -- вместо ровной рифленой подошвы им досталась платформа с приподнятой пяткой (изначально-то они были на каблуке сантиметров в семь), а к верху они сужались чуть ли не вдвое (зато по ноге). С сапогами в обнимку я продолжила ждать, теперь уже снега. И, изящная, модная, грациозная, в конце ноября сделала в оттюнингованных сапогах по слякоти и снегу первые шаги.

Они же и последние. Нет, ничего не отвалилось и не отклеилось, подошва была приделана на совесть. Но в результате переделки колодка неуловимым образом изменилась так, что карьера Русалочки, всегда поминаемая в подобных случаях, представилась мне образцом холявы. Зато на мамину ногу эти сооружения сели прекрасно, и, будучи расшитыми в голенище обратно, обеспечили ее пусть немного нелепой, но удобной обувью на пару зим подряд. Что ж, справедливо, это же были ее сапоги.

Эпик фейл с зимними сапогами меня не остановил, а только раззадорил, однако я поняла, что даже в таком трудном начинании, как переделка обуви, полагаться можно только на себя. Я и положилась -- побочным результатом извлечения с антресолей маминых сапог была обнаруженная пара кожаных тапочек с бахромой и кисточками, больше всего похожих на современные балетки, но только без подошвы, вернее, с кожаной тоненькой подошвой -- изделие какого-то неопознаваемого народного промысла. Ха! нет крепостей, которые не смогли бы взять... и так далее: я пришила к ним подошву от папиных домашних тапок. И носила, да, даже в десятом классе, пока в районе больших пальцев не образовалось по паре небольших таких потертостей, плавно перешедших в баааальшие дырки.

Кстати, моя одноклассница проделала тот же самый финт с парой узбекских национальных сапожек -- ичиг (или ичигов?): кожаные сапоги-чулки без привычной нам подошвы продавались на Алайском базаре в Ташкенте чуть ли не на вес. Аборигены носили их с галошами, которые вагонами доставляли с затоваренных складов средней полосы. Москвичи пришивали резиновую подошву и щеголяли, не забывая, впрочем, обходить лужи.

Вообще все эти казенные вещи, что обувь, что верхняя одежда, всегда останавливали меня своей законченностью, завершенностью -- как в домашних условиях воспроизвести то, что делают на фабрике? Вот что пугало, но не совсем. Иначе как объяснить, что, потренировавшись на кошках на польтах и лифчиках, я взялась за кролика -- кроличью шубу, которую носила в шесть лет, и которая бережно не выкидывалась почти десятилетие, прежде чем я до нее добралась. Две папины вытертые кроличьи ушанки, одна шуба, широкая, но короткая, маникюрные ножницы и нитки номер десять -- вуаля, остромодный полушубок готов. Единственное, что мне помешало, это хорошая теоретическая подготовка: из литературы я знала, что "мездру следует резать с изнанки безопасным лезвием". Угу. Вот мездра, вот изнанка, а вот двадцать пальцев, отхряченных безопасным лезвием. Чтобы выкроить манжеты и новый воротник, я расчесывала пластины меха мокрой расческой на прямой пробор и стригла маникюрными ножницами. Зато все пальцы на месте.

Потом были блузочки с сеточкой, добытой из маек-сеток (их полагалось носить под платье, чтобы химчистить пореже, они были и детские, и женские, мужские немного отличались), куртки из пальто, шорты из джинсов, юбки из брюк, чего только не. Что характерно, эти нелепые вещи носились долго, годами -- кожзамовое пальто, добытое в "Детской одежде" на Арбате, жило в разных ипостасях лет десять, пока кожзам не покрылся кракелюрами, подобно картинам старых мастеров. А мама, приехав проведать второго внука, с удивлением обнаружила, что я, оказывается, зарезала и перешила в блузочку ее платье, и ее совсем не утешило, что экзекуция одежки состоялась больше десяти лет назад, когда я еще училась в школе. Ненаблюдательная она была, но запасливая.

Потом я освоила комиссионки -- у них, как правило, были стойки с одеждой стоимостью до десяти рублей. А потом пришел Его Величество Секонд. И это другая история.