May. 13th, 2012

lunteg: голова четыре уха (Default)
Какое красивое получилось совпадение, я сразу и не подумала. Подобранный на задворках Дома архитекторов, а точнее, на помойке на 6-м Ростовском, томик "Записок уцелевшего" Сергея Голицына -- он же там не просто так лежал? И верно, потому что С.Г. с 1923 года учился в 11 школе МОНО, она же гимназия Алферовых, она же 31 мужская школа, она же нарсуд Хамовнического района, которая находится буквально в двух шагах от того места, куда вынесли мемуары. И ходил он в эту школу той самой дорогой, которой мы в ночи перлись с сумками еды. И оставил о школе самые добрые воспоминания.

Но все же так странно среди рассказов о судьбах немереного количества родни встретить те имена, которые я слышала от отца, и, в общем, по тому же поводу. Вот С.Г. пишет про учительницу немецкого языка, про директора, про географичку -- и те же истории, в ином, разумеется ключе, вспоминал отец: примерно так: они (директор, учителя) всегда прикрывали своих: в двадцатые там было гнездо "бывших", его разогнали, поменяли директора, но отношение к детям попроще, а уж тем более к детям "понаехавших" или офицеров не совсем однозначных родов войск, было не слишком приветливое. Не думаю, чтобы ему это казалось, чего только стоила история с экзаменационным сочинением.

Отец, что называется, "шел на медаль" -- в первые послевоенные годы медаль давали по результатам учебы в выпускном классе, а не так, как сейчас, когда учитывают успехи за несколько лет. 31-я школа была одиннадцатой по счету в его "послужном" списке -- в первый класс он пошел в Белоруссии, во второй -- под Сталинградом, в третий -- под Нижним Новгородом... восьмой и половину девятого заканчивал в Риге. От белорусов у него осталась неидеальная грамотность, бо первоклашек учили читать и писать на белорусском. От нижегородцев -- пара похвальных грамот, от рижан -- два закадычных друзей, неплохой немецкий и немножко латышского, от москвичей он мог бы получить медаль. Но не сложилось.

На экзамен по русскому языку выносилось три темы для сочинения на выбор: одна по русской литературе, вторая по советской, а третья -- на общественно-политическую или моральную тему. Отец выбрал именно ее, а в качестве эпиграфа к сочинению использовал цитату из передовицы газеты "Правда", не указав источник -- парта, за которой он писал эпохальный труд, была недавно покрашена и сохранности ради застелена свеженькой прессой, но застелена так, что даты и названия газеты не было видно. Однако лыко пришлось в строку. Но именно в этой цитате экзаменаторы нашли, о ужас, пропущенную запятую. И снизили оценку до "хорошо".

Это было, конечно, очень обидно, и первый и последний раз в жизни отец, зажав злосчастную газету со следами краски в кулак, пошел качать права. Когда он развернул лист перед комиссией и ткнул пальцем в спорное место, директор школы (Дмитрий Петрович Преображенский) резко взбледнул: его подчиненная, учительница русского языка, подвергла сомнению грамотность главного партийного органа печати. Интересно, могла ли она поступить иначе, если он сам отдавал ей указания, кого тянуть, а кого валить? Но в 1947 году это могло многого стоить. Надо отдать директору должное, он быстро собрался и спросил: "Списывали?" Нет, ответил папа, я всегда по утрам читаю свежую прессу, вот и тут перед экзаменом просмотрел, а память у меня фотографическая. Что характерно, ни о какой политической подоплеке и далеко идущих последствиях он в тот момент не задумывался, ему было важно отстоять свою оценку -- и он ее отстоял. Но, увы, медали, пусть даже и серебряные, на тот момент уже все были распределены.

Так что в вуз он сдавал экзамены на общих основаниях. Это было не очень страшно, потому что все, кроме русского языка, для него не было проблемой. Даже латышский он немного знал. А белорусский -- и вовсе в совершенстве, если судить по орфографии: везде, где нужно писать "о", он писал "а". Во всяком случае, так он объяснял мне, когда я была маленькой.
lunteg: голова четыре уха (Default)
Какое красивое получилось совпадение, я сразу и не подумала. Подобранный на задворках Дома архитекторов, а точнее, на помойке на 6-м Ростовском, томик "Записок уцелевшего" Сергея Голицына -- он же там не просто так лежал? И верно, потому что С.Г. с 1923 года учился в 11 школе МОНО, она же гимназия Алферовых, она же 31 мужская школа, она же нарсуд Хамовнического района, которая находится буквально в двух шагах от того места, куда вынесли мемуары. И ходил он в эту школу той самой дорогой, которой мы в ночи перлись с сумками еды. И оставил о школе самые добрые воспоминания.

Но все же так странно среди рассказов о судьбах немереного количества родни встретить те имена, которые я слышала от отца, и, в общем, по тому же поводу. Вот С.Г. пишет про учительницу немецкого языка, про директора, про географичку -- и те же истории, в ином, разумеется ключе, вспоминал отец: примерно так: они (директор, учителя) всегда прикрывали своих: в двадцатые там было гнездо "бывших", его разогнали, поменяли директора, но отношение к детям попроще, а уж тем более к детям "понаехавших" или офицеров не совсем однозначных родов войск, было не слишком приветливое. Не думаю, чтобы ему это казалось, чего только стоила история с экзаменационным сочинением.

Отец, что называется, "шел на медаль" -- в первые послевоенные годы медаль давали по результатам учебы в выпускном классе, а не так, как сейчас, когда учитывают успехи за несколько лет. 31-я школа была одиннадцатой по счету в его "послужном" списке -- в первый класс он пошел в Белоруссии, во второй -- под Сталинградом, в третий -- под Нижним Новгородом... восьмой и половину девятого заканчивал в Риге. От белорусов у него осталась неидеальная грамотность, бо первоклашек учили читать и писать на белорусском. От нижегородцев -- пара похвальных грамот, от рижан -- два закадычных друзей, неплохой немецкий и немножко латышского, от москвичей он мог бы получить медаль. Но не сложилось.

На экзамен по русскому языку выносилось три темы для сочинения на выбор: одна по русской литературе, вторая по советской, а третья -- на общественно-политическую или моральную тему. Отец выбрал именно ее, а в качестве эпиграфа к сочинению использовал цитату из передовицы газеты "Правда", не указав источник -- парта, за которой он писал эпохальный труд, была недавно покрашена и сохранности ради застелена свеженькой прессой, но застелена так, что даты и названия газеты не было видно. Однако лыко пришлось в строку. Но именно в этой цитате экзаменаторы нашли, о ужас, пропущенную запятую. И снизили оценку до "хорошо".

Это было, конечно, очень обидно, и первый и последний раз в жизни отец, зажав злосчастную газету со следами краски в кулак, пошел качать права. Когда он развернул лист перед комиссией и ткнул пальцем в спорное место, директор школы (Дмитрий Петрович Преображенский) резко взбледнул: его подчиненная, учительница русского языка, подвергла сомнению грамотность главного партийного органа печати. Интересно, могла ли она поступить иначе, если он сам отдавал ей указания, кого тянуть, а кого валить? Но в 1947 году это могло многого стоить. Надо отдать директору должное, он быстро собрался и спросил: "Списывали?" Нет, ответил папа, я всегда по утрам читаю свежую прессу, вот и тут перед экзаменом просмотрел, а память у меня фотографическая. Что характерно, ни о какой политической подоплеке и далеко идущих последствиях он в тот момент не задумывался, ему было важно отстоять свою оценку -- и он ее отстоял. Но, увы, медали, пусть даже и серебряные, на тот момент уже все были распределены.

Так что в вуз он сдавал экзамены на общих основаниях. Это было не очень страшно, потому что все, кроме русского языка, для него не было проблемой. Даже латышский он немного знал. А белорусский -- и вовсе в совершенстве, если судить по орфографии: везде, где нужно писать "о", он писал "а". Во всяком случае, так он объяснял мне, когда я была маленькой.
Page generated Jul. 26th, 2025 12:05 am
Powered by Dreamwidth Studios