диалог

Со вчерашней съемки, чадо почему-то не показывает:



(гаврилов vs полозкова, фото sever_yuga, сет по ссылке на фликре, подробности в dodo_space).

такого лома народа на презентации книги стихов я еще не видела

уроки фран...

Эта история сперва улетела на фб, потому что жж снова опять полежал, а она крутится и крутится в голове -- память безотказно срабатывает на ключевое слово, и это ключевое слово -- Махачкала. Так что прошу прощения у тех, кто увидит ее дважды, может, и один-то раз не стоило.

Пока камера наезжает, пока переключается с ближнего на дальний над чужими кварталами, я вспоминаю давнее лето в московской детской больнице, лето, в которое в операционной этажом выше нашего хирурги почти сутки пришивали ноги литовской девочке Расе, юный медбрат, по совместительству шармер, кадрил четырнадцатилетних пациенток, а моей соседкой по палате была девочка из города М., черненькая такая девочка, только тогда мы этого эпитета не знали.

Я, в силу возраста, отчаянно конфликтовала с родителями -- отказывалась брать передачи, мотая головой в окошко (ни записочек, ни телефона, полная изоляция всегда была особенной фишкой советских детских больничек), а она несколько дней молча наблюдала за мной, а потом с сожалением заметила "а мне никто передач не носит". Оказалось, что она приехала из своего М. в нашу М. к московским врачам с мамой, московские врачи уложили ее в больничку на соседнюю с моей койку, и тут у ее мамы случилось острое сердце, и она тоже приземлилась на больничной койке, и непонятно, как дальше быть.

Мобильных телефонов тогда сами понимаете, междугородные -- на переговорных пунктах, таксофонов в детских больницах нет, а к городскому телефону, в кабинете заведующего отделением, например, детей не пускают. В городе М. у девочки и ее мамы осталась толпа родственников, внезапно потерявших своих путешественниц, и с ними никак, на первый взгляд, не связаться: взрослые сотрудники детской больницы, отзывчивые советские люди, о да, категорически отказывались примерить эту историю на себя.

В общем, до города М. из города М. дозванивалась моя мама -- нам удалось выкинуть записку в форточку. В город М. из города М. экстренно примчался девочкин папа, разрулил ситуацию, и дальше все было почти хорошо -- девочка уехала с папой домой (а дома их ждали девочкины сестры и братья, их было что-то много, не помню, сколько), а мама осталась долеживать после кардиологической реанимации на отделении, и связь они держали через нас. А потом и маму выписали, и все эти "Номер трам-пам-пам-пам-пам? Междугородный разговор заказывали? Ответьте М." стали потихоньку забываться.

Пока однажды осенью в почтовом ящике не обнаружились бумажки с почты на две посылки весом в десять килограммов каждая. Мы еле доперли фанерные ящики до дома, выдернули гвоздики, аккуратно вбитые по периметру крышек (привет, уроки французского) -- ящики были до верху заполнены огромными ярко-оранжевыми мандаринами. Не знаю, сами они их растили или у них там это не растет, просто сувенир, но таких мандаринов я больше никогда не видела. А на самом дне болталось немного фейхоа, и чтобы понять, что это такое, мама носила странные плоды на работу, вдруг кто опознает.

Мы еще недолго попереписывались с больничной знакомой, ну а потом была перестройка, а еще позже там, около города М., постепенно началась всякая война.

Как же люди, а.