ты знаешь

Ты знаешь, говорит она, я сейчас немного состарилась и вынуждена надевать не то, что мне нравится, а то, что будет отвлекать... от этих мест... На шее у нее висит большущее яркое ожерелье -- спелые вишни среди зеленой листвы, на поясе привязана крошечная сумочка-торба, черная с серебряной ниткой. Поверх черного длинного сарафана накинута свободная вишневая с лилОвиной трикотажная кофта, полы завязаны узлом на бедрах. Вот, видишь, руки прячу и шею, поясняет она, а что делать.

Ее собака укладывается мне под ноги. Она подстрижена неумело, но креативно -- холка коротко, а вся задняя часть -- длинно, получается вроде юбки. Это у нас килт, хихикает хозяйка, я три дня выстригала по прядочке, он у меня такой нетерпеливый.

Парик носить сейчас жарко, продолжает визави, а ведь как удобно, я зимой вместо шапки, -- да, я видела. Зимой она переодевается не реже, чем летом, сколько раз выходит с собакой, столько раз и переоденется. Шьет сама: у меня, рассказывает, есть портновский манекен, я накидываю на него лоскуты, скалываю булавками, смотрю, если получилось -- сшиваю. "Получилось" у нее такое правильное, мастеровое, типа "вещь состоялась". Английские булавки гораздо удобнее, я ими раз, раз -- и все сколола, посмотрела... А ты видела, какой комбинезон я ему сшила? (Показывает на песика.) Видела, очень хорошо, -- и в самом деле хорошо, элегантная такая тряпочка...

Она называет меня по имени и на "ты". Я ее -- по имени и на "вы". Она всегда была такая -- придумывала себе одежду, переодевалась по три раза в день, металась по городу в поисках заработка в отсутствие постоянной работы. Папа говорил, вертихвостка эта Л., ничего хорошего. Папа давно уже нет, а она надевает туфли на каблуке и ожерелье, чтобы спуститься проверить почту. Ей восемьдесят четыре, и я ей восхищаюсь.